Исследовательский интерес к процессам, происходящим в русском языке постсоветского времени, вполне понятен — редко лингвисты могут наблюдать столь стремительный виток языковой эволюции. Все бурные языковые изменения вызваны социальными, экономическими и политическими переменами, стремительность которых обусловливает впечатление языковых катаклизмов. Это обстоятельство дает основания многим людям, в том числе и лингвистам, говорить о порче, распаде, разложении, кризисе, упадке современного русского языка и ставить вопрос о его сохранении и спасении.

Прежде всего обращает на себя внимание громадный массив новой лексики, еще не включенной в толковые словари или зафиксированной в словарях последнего десятилетия, которая стремительно заполняет те тематические пространства, которые с наибольшей полнотой отражают изменения, происходящие в жизни общества: 

Наиболее важный (если не основной, то во всяком случае наиболее очевидный) источник новой лексики — заимствования (преимущественно из американского варианта английского языка): имидж, киллер, мейнстрим, ноутбук, онлайн, папарацци, попкорн, прайс, пресс-релиз, промоутер, ремикс, сайт, секьюрити, сиквел, сингл, слоган, тамагочи, ток-шоу, транш, холдинг, эксклюзивный и множество других, разной степени освоенности, при этом многие частотные слова, преимущественно термины информатики, употребляются в текстах современных газет, журналов, деловой литературы в написании латиницей, что демонстрирует их недостаточную освоенность языком (Unix, notebook, BMW, CD, CD-ROM, Coca-Сola, Hi-fi, IBM, mass media, online, Pentium, PR, VIP, Windows). Встречается также еще одно новое языковое явление, свидетельствующее о начальном этапе освоения иноязычной лексики русским языком, — комбинированное (латиницей и кириллицей) написание сложносоставных слов (IBM-совместимый, PR-акция, PR-бизнес, PR-менеджер, VIP-клиент, VIP-номер, VIP-мероприятие, Web-сайт, Web-страница, Web-сервер), а также некоторых слов, образованных от иноязычного слова по словообразовательной модели русского языка (PRщик, VIPовский и т. п.). Этот лексический материал чрезвычайно важен для лингвистической науки и для современного языкового сознания, так как дает возможность «схватить» момент соприкосновения двух разноязычных систем и зафиксировать самый первый шаг на пути процесса заимствования слова.

Массовый характер заимствований, их интенсивность и стремительность адаптации в русском языке вызывает крайне негативную реакцию многих членов общества, обычно тех, чья профессиональная деятельность так или иначе связана со словом: преподавателей, переводчиков и некоторых лингвистов. Существует даже мнение о «языковой интервенции». По нашему мнению, массив заимствований, обусловленный экстралингвистическими причинами — открытостью современного российского общества для международных связей и контактов, — не грозит русскому языку ни «засорением», ни тем более «интервенцией». Современный русский язык, как впрочем и русский язык прошлого, — устойчивая система, которая хорошо адаптирует чуждые элементы, приспосабливая их к своим лингвистическим системам и заставляя служить своим целям. Трудно представить современный русский язык без таких слов, как, например, сеанс, сезон, факт, результат, социальный и т. п. — не будь их, как бы мы выражали соответствующие им понятия? Однако 130 лет назад эти слова вызывали раздражение и протест не меньше, чем современные имидж, дилер, менеджер. В 1873 году славянофил Платон Лукашевич с горечью констатировал: «Мы смеялись некогда над иностранными словами, введенными в наш язык в первой половине 18 века: ассамблея, элоквенция, баталия; что же они значат против нынешних: инициатива, культура, интеллигенция, прогресс, гуманность, цивилизация, сеанс, сезон, факт, эффект, результат, объект, рутина, реальный, нормальный, актуальный, социальный, популярный, национальный, индивидуальный, элементарный, словом сказать, что значат эти прежние иностранные слова против всего французского словаря, введенного в наш язык?».

Интенсивная демократизация языка в сочетании с отменой цензуры привела к тому, что потоки сниженной, жаргонной, а нередко и уголовной и нецензурной лексики вышли за пределы своей социальной среды и стали достоянием всех жанров, требующих экспрессии: художественных текстов, газетных и телевизионных репортажей, публицистических выступлений, политических дебатов. Балдеж (наркотическое опьянение; удовольствие), беспредел (беззаконие; в уголовном языке обозначает также группировку преступников, отошедших от криминального мира), разборка (выяснение отношений; самосуд), качать права (грубо добиваться своего), вешать лапшу на уши (вводить в заблуждение), на халяву (не затрачивая средств или усилий), лох (разиня; потерпевший), замочить (убить), кинуть, взять на понт, взять на пушку (обмануть), навар (доход), не светит (не получится что-л., не будет успеха), до лампочки (безразлично) — вот ничтожный список слов уголовного жаргона, ставших общеизвестными и общеупотребительными. Характерно, что исследователи склонны считать многие жаргонизмы уголовной среды, не утратившие связи с этой средой, такие как мусор (милиционер), обуть (ограбить, обобрать), важняк (следователь по особо важным делам), мочить (убивать), ксива (паспорт) и др., достоянием «общего жаргона», при этом под общим жаргоном понимается «тот пласт современного русского жаргона, который, не являясь принадлежностью отдельных социальных групп, с достаточно высокой частотностью встречается в языке средств массовой информации и употребляется (или по крайней мере понимается) всеми жителями большого города, в частности образованными носителями русского литературного языка». Тот факт, что жаргонизмы теперь уже, как правило, не поясняются в текстах, не требуют «перевода» на стандартный и общепринятый язык, свидетельствует о том, что они «если еще и не вошли, то уже ворвались в речевой обиход образованного общества», демонстрируя «свободу самовыражения» и право на выбор любых выразительных средств.

Вполне понятно, что ни заимствования, ни жаргонизмы не могли бы с таким напором хлынуть в язык, если бы не были востребованы обществом и не обслуживали бы его потребности.

Подобным образом и современное словообразование, по выражению Е. А. Земской, «используя морфемный состав языка, выполняет заказ общества на создание необходимых для коммуникации наименований». Процесс современного словообразования лавинообразен и неуправляем. Здесь действует языковая стихия: новые производные слова образуются и входят в речевое употребление не постепенно и ступенчато, как это бывает в периоды «спокойного» языкового развития, а стремительно, одномоментно, когда в соответствии с потребностями языкового коллектива, в связи с актуализацией того или иного понятия в речевой обиход обрушивается сразу громоздкое словообразовательное гнездо. Ср. сформировавшееся на наших глазах словообразовательное гнездо при слове наркотики: наркозависимость, наркозависимый, наркобанда, наркобизнес, наркобизнесмен, наркоделец, наркодоллары, нарколог, наркологический, наркология, наркоман, наркоманизация, наркоманический, наркомафия, наркомания, наркорубли, наркосредства, наркота, наркотизация. Активизировались многие словообразовательные аффиксы: де-, раз-, пост-, после-, не- и др.: деидеологизация, декоммунизация, департизация, десоветизация, деструктивный; послеавгустовский, послеоктябрьский, послеоттепельный, послепутчевый, послесоветский, послесталинский; постсоветский, посткоммунистический, постперестроечный; разгосударствление, раскрестьянивание; неотоваренный, неконвертируемый, неполитизированный, недемократ, недемократичный, неправовой, нерыночный, неформальный. Новые словообразовательные форманты, такие как видео-, аудио-, нарко-, секс-, эко- и др., формируют новые представления о мире (видеоиндустрия, видеопиратство, наркобизнес, наркорубли, наркосредства, сексменьшинства; экогенез, экокатастрофа, экосистема). Что касается привычных словообразовательных формантов, то и они, регулярно включаясь в словообразовательный процесс, также отражают новый мир — ср. новые слова со старым формантом анти-: антивоенный, антидемократ, антиельцинский, антизаконный, антиконституционный, антиленинский, антиноменклатурный, антиперестроечный, антиреклама, антирыночник. Подобным образом отражают новое языковое сознание многочисленные составные слова: ведомственно-бюрократический, тоталитарно-административный, секс-бизнес, секретарь-референт, шоу-бизнес, интернет-зависимость, интернет-кафе, интернет-реклама, интернет-сервис, акционерно-биржевой, бизнес-партнер, партийно-бюрократический, атташе-кейс, пиар-кампания, фирма-риэлтер, медиа-брокер, медиа-баинг, рок-тусовка, бойфренд, брейн-ринг. Наблюдается новая волна аббревиаций (ГКЧП, ГУЛАГ, КПРФ, ЛДПР, НДР, НЛО, ОМОН, СКВ, СОБР, СПС, АО, АПК, ГКО, СЕ, ГНС, ДВР, ЕВС, РУБОП, МЧС), причем, как правило, аббревиатуры также вступают в словообразовательный процесс, образуя целые ряды новых производных слов (бэтээровец, бэтээровский, гэкачепист, гэкачепистский, гэпэушник, зэк, зэчка, кагэбэшный, кагэбэшник, омоновец, омоновский, рубоповец, ОВРовцы). Весьма выразительна в этом отношении милицейская аббревиатура БОМЖ ([лицо] без определенного места жительства), давшая русскому языку за короткое время не только существительное бомж, но и серию его производных: бомжиха, бомжонок, бомжевать, бомжатник.

Важное место в ряду языковых изменений занимает актуализация лексики — глубокие семантические, стилистические, сочетаемостные, оценочные и другие изменения, которым подвергаются слова так называемого «основного фонда» (валютный, великий, гуманитарный, диссидент, информационный, рублевый, рынок, террор, правовой, правозащитник, гуманитарный, экология и др.).

Под актуализацией мы понимаем: 

Обычные, привычные «старые» слова претерпевают такие глубокие изменения (семантические, стилистические, сочетаемостные, оценочные и другие), что это сделало бы их смысл закрытым, непонятным для человека, чье языковое сознание осталось на уровне 1985 года, если такое возможно предположить (валютная проститутка, валютный коридор, гуманитарные продукты, информационное поле, рублевый бар, рублевая игра в казино, теневой рынок, рынок изобретений, экология языка и др.).

Сочетаемость как основа семантической деривации чрезвычайно характерна для нашего времени. Чем дальше отход от типовой узуальной сочетаемости, тем больше возможности семантического развития. Слово, обращенное к другому объекту мира, меняет свою семантику, одновременно меняя для говорящих сам фрагмент языковой картины мира.

Слово информационный до недавнего времени занимало весьма скромное и незаметное место в лексической системе русского языка, выполняя функции относительного прилагательного от существительного информация — «Относящийся к информации; осведомительный».

В языке наших дней сочетаемостные, а следовательно, и семантические потенции этого слова расширяются, выходят за пределы узуальных. Актуализация обоих значений существительного информация повлекла за собой стремительное расширение сочетаемости соответствующего прилагательного информационный и образования серии устойчивых терминологических сочетаний. К первому значению («Сведения, факты о ком-, чем-л.; сообщение о фактах, событиях») относятся такие свободные словосочетания, как информационная деятельность телевидения, информационное сообщение, информационная программа, информационное агентство, радио, информационное обеспечение, информационная связь, информационный поток, и устойчивые терминологические сочетания: информационная блокада, информационный взрыв, информационная война, информационное поле, информационное пространство.

Второй лексико-семантический вариант («В информатике. Совокупность сведений как объект хранения, переработки и передачи») реализуется и функционирует в свободных словосочетаниях (информационный банк данных, информационная база, информационный центр) и в терминологических сочетаниях: информационная зависимость, информационное общество, информационная сеть, информационная система, информационная технология.

Актуализовано прилагательное рублевый, которое также вышло за пределы своих традиционных значений «достоинством в один рубль» и «стоимостью в один рубль» и сформировало новое значение «оцениваемый в рублях; такой, где расплачиваются в рублях; такой, где функционирует только отечественная валюта — рубль», антонимичное прилагательному валютный: рублевые средства, кредиты; рублевая прибыль; рублевый счет, рублевый бизнес; рублевая зона; рублевый бар, магазин; рублевое казино. 

Подобные процессы коснулись таких слов, как адрес, валютный, внешний, внутренний, партия, собственность, экологический и др.

Образование серий устойчивых сочетаний (с разной степенью терминологичности) наиболее убедительно свидетельствует об актуализации слова. Слово деньги, выражающее одно из актуальных понятий современности, вызывает к жизни обширную группу устойчивых сочетаний, в том числе терминологических: быстрые деньги, горячие деньги, грязные деньги, деревянные деньги (ирон. о российских деньгах, обладающих низкой покупательной способностью, подверженных быстрому обесцениванию), длинные деньги (выдаваемые на длительный срок кредиты), живые деньги (наличные или реально существующие), необеспеченность денег (отсутствие товаров, услуг и т. п., которые можно купить), отмывание (грязных) денег [от англ. laundering of money] (легализация незаконно полученных доходов путем инвестирования их в промышленность, отчисления на благотворительные цели и т. п.), отмыть/отмывать (грязные) деньги (легализовать незаконно полученные доходы путем инвестирования их в промышленность, отчисления на благотворительные цели и т. п.), пластиковые деньги (о кредитных карточках), черные деньги [от англ. black money] (доходы, скрытые от налогообложения; вообще, о доходах, полученных незаконным путем, с нарушением законодательства).

Важно осознавать, что перечисленные языковые процессы (заимствования, демократизация языка, словообразование и семантическая актуализация) универсальны — свойственны всем языкам на всем протяжении языковой эволюции и в наше время социальных катаклизмов отличаются лишь особой интенсивностью. Правда, при этом степень их интенсивности такова, что они производят впечатление лингвистического хаоса: непропорциональное разрастание отдельных групп слов, ломка устойчивых языковых моделей, словообразовательная избыточность, неумеренная демократизация языка — его «люмпенизация». При поверхностном взгляде эти явления могут быть расценены как свидетельство порчи, болезни языка. Однако, как мне представляется, кризисные состояния языка, вызванные кризисом общества (а это несомненно так), свидетельствуют об активности адаптационных механизмов языковой системы, ее способности к саморегулированию, подобно тому как внешние проявления болезни, которые воспринимаются как сама болезнь, в действительности являются реализацией приспособительных, защитных сил организма.

Другую группу языковых инноваций составляют процессы уникальные — свойственные русскому языку в постсоветский период.

Принципиально новыми (и безусловно позитивными) можно считать три процесса.

Первый процесс — уход из активного употребления в пассив целых лексических пластов, отражающих реалии и категории советской эпохи и составлявших в прошлом своеобразный языковой фон. Такие слова обладали наибольшей активностью в официальном языке и оказывали большое влияние на формирование массового языкового сознания. Этот разряд составляют, во-первых, слова, связанные с коммунистической идеологией, в том числе речевые штампы и клише (агитипункт, активист, вахта мира, доска почета, загнивание капитализма, идейно-воспитательный, маяки производства, народ и партия едины, народный избранник, партийно-воспитательный, партийно-хозяйственный, партвзыскание, пятилетка, соцлагерь, соцреализм, спецхран и др.), и, во-вторых, слова, возникшие как реакция на эту идеологию (невыездной, отказник, самиздат, спецпсихушка, подписант, отсидент, тамиздат).

Второй процесс — возвращение с периферии общественного языкового сознания в активное употребление лексики, связанной с наименованиями «вернувшихся» в жизнь нашего общества реалий, некоторых общественных явлений, а также нравственных категорий (акциз, атаман, аудитор, гильдия, гимназия, градоначальник, лицей, губернатор, гувернер, атаман, благотворительность, милосердие, милостыня, меценат, призрение, думец, казна, казнокрад, казнокрадство, костоправ, казачество, кадетский корпус, приют, прислуга, чиновник). Эти слова сопровождались в словарях советского времени либо пометой «устар.», либо комментариями «в старину», «в дореволюционной России» и т. п. Подобным образом вернулась с периферии

массового языкового сознания лексика, в прошлом стойко ассоциировавшаяся с категориями буржуазного общества и имевшая соответствующие комментарии в предшествующих словарях («в буржуазном обществе», «в капиталистических странах») и обозначающая теперь реалии, соотносимые с российской действительностью: инфляция, мафия, коррупция, многопартийность, стачка, забастовка, стачком, неимущий, безработица, бизнес, бизнесмен, капитал, банкир. Сюда же относятся широко распространенные в современной России наименования реалий и явлений, заимствованных из социального устройства зарубежных стран (мэр, мэрия, парламент, муниципалитет, офис, фермер).

Третий процесс может быть назван процессом ресемантизации — он связан с восстановлением исходных значений слов за счет снятия идеологических наслоений и запретов советского времени.

Остановимся на этом процессе подробнее. Он меньше других исследован, хотя, по нашему мнению, наиболее важен для понимания подлинных, глубинных языковых изменений современности.

В советский период истории русского языка, когда, по словам Н. Бердяева, «идеологи коммунизма… низвергли религию, философию, мораль, отрицали дух и духовную жизнь», роль и функции языка трансформируются: из средства коммуникации язык превращается в средство насилия, становясь при этом объектом насилия.

Тоталитарное языковое сознание формировалось не только с помощью лозунгов и прямых запретов, но и с помощью продуманных и внедряемых в сознание людей семантических искажений. При мощном идеологическом воздействии на язык оценочная модальность базировалась не на традиционных и общих представлениях о мире (таких, как добро и зло, свет и тьма, жизнь и смерть), а на знаниях и истинах, навязанных, внушенных и пропагандируемых в обществе. В тоталитарном общественном сознании стремительно формировался стандартный оценочный императив «относись плохо!» не только по отношению к семантически нейтральным словам, таким как собственник, частный, оппозиция, диссидент, фракция, но и к словам, за которыми в русской культурной традиции была закреплена мелиоративная оценка: бескорыстие, праведность, всепрощение, покаяние, милостыня, благотворительность. Напротив, за словами с устойчивой пейоративной оценкой под давлением идеологии закрепляется аксиологический императив «относись хорошо!»: ненависть (ср. классовая ненависть), террор (ср. красный террор).

В число таких слов с искаженной, смещенной семантикой и нарушенным аксиологическим статусом попадает, в частности, слово интеллигенция со всеми производными.

Семантическая трансформация осуществлялась с помощью разнообразных собственно лингвистических приемов. Во-первых, была сформирована семантическая оппозиция «интеллигенция — пролетариат»: «Большинство народа начнет производить самостоятельно и повсеместно … учет…, контроль за капиталистами (превращенными теперь в служащих) и за господами интеллигентиками, сохранившими капиталистические замашки» (Ленин); «Как видно, в нашей партии выявились две тенденции: тенденция пролетарской стойкости и тенденция интеллигентской шаткости» (Сталин). Этот факт не только кардинально меняет положение слова интеллигенция на аксиологической шкале, формируя аксиологический императив «относись плохо!», но вводит его в семантическую сферу всего, что социально и политически чуждо и потому опасно (буржуазия, контрреволюция). Ср. также: «Это замаскированное уважение к буржуазной морали мне так же противно, как и любовное копание в вопросах пола. Как бы бунтарски и революционно это занятие ни стремилось проявить себя, оно все же в конце концов вполне буржуазно. Это особенно излюбленное занятие интеллигентов и близко к ним стоящих слоев. В партии, среди классово-сознательного, борющегося пролетариата для него нет места» (Клара Цеткин, Воспоминания о Ленине).

Во-вторых, были образованы словообразовательные дериваты уничижительной семантики и крайне негативных коннотаций: интеллигентщина и диминутивы интеллигентик и интеллигетишка. Начало этому было положено, судя по всему, словоупотреблением Ленина: «Наступил 1905 год, и девятое января еще раз изобличило всех непомнящих родства интеллигентиков. Карать их исключением. Только так можно оздоровить рабочую партию, очиститься от дюжины бесхарактерных интеллигентиков...»; «Рабочий депутат… не дал бы себя в обман запуганным либеральным интеллигентишкам».

Помимо образования уничижительных словообразовательных дериватов, умело и последовательно применялись все возможные собственно лингвистические приемы, направленные на семантическую трансформацию слова: настойчиво насаждались сопутствующие слову оскорбительные эпитеты (интеллигенты-отступники, интеллигент-истерик, интеллигент-белоручка, гнилая интеллигенция, бесхарактерный интеллигентик, безликий интеллигент, перепуганные интеллигентики); относительное прилагательное интеллигентский сочетали только со словами пейоративной окраски (интеллигентская шаткость, интеллигентский истеризм); по этому же принципу были образованы и составные прилагательные (интеллигентски-пошлый, интеллигентски-мещанский).

«Оформленное» такими способами аксиологическое представление о слове интеллигент было стремительно навязано обществу массовыми презентативными текстами, не только политическими (Ленин, Сталин, Луначарский и др.), но и художественными (Маяковский, Асеев, Гладков, Н. Островский, А. Толстой и др.), вошло в широкое речевое употребление и надолго закрепилось в общественном языковом сознании. 

В-третьих, происходило непосредственное семантическое насилие над словом — искажение или поломка его семантической структуры.

Рассмотрим этот процесс подробнее и проанализируем его на структурном уровне — на уровне лексического значения.

К лексическому значению будем подходить с интегральных позиций, при которых слово понимается не как ограниченный набор семантических элементов, а как бесконечно сложная и избыточная структура, включающая в себя не только понятийное содержание, но и прагматическую информацию о слове — весь запас лингвистических и экстралингвистических сведений, всех добавочных смыслов, называемых коннотациями. 

Лексическое значение представим в виде системы концентрических кругов, где внутренний круг означает денотативное ядро — постоянные обязательные и неустранимые семы, обычно составляющие словарную дефиницию, следующий за ним круг — периферия денотата — второстепенные семы, закрепленные в массовом языковом сознании за данным денотатом и являющиеся факультативными в словарных дефинициях (по существу семная структура первых двух кругов обнаруживается на уровне компонентного анализа и составляет обобщенное содержание словарной дефиниции — родовое понятие и основные видовые признаки). Далее следует ряд концентрических кругов, содержащих прагматическую информацию о слове, — разнородный набор коннотаций (социальных, исторических, культурных, эмотивных, экспрессивных и т. д.), которые также представляют собой не аморфное образование, а иерархически организованную систему с разными уровнями, в разной степени удаленными от денотативного ядра. Ближайший к денотативному ядру круг составляют потенциальные семы — соотносимые с несущественными для денотата признаками, но общеизвестные в языковом коллективе (такие, например, как неопрятность свиньи, упрямство осла и т. п.). Наиболее отдаленное от денотативного ядра место занимают семы индивидуальные, ситуативные и т. п. — то есть такие семантические компоненты, которые не являются всеобщими, а отражают ассоциации некоторой части языкового коллектива и могут реализоваться только при определенных обстоятельствах (к ним относятся в первую очередь идеологические прагматические компоненты).

Семантическая поломка слова интеллигент на системном уровне осуществляется таким образом: в его денотативное ядро внедряются отдаленные от денотата ситуативные семы «непрактичный», «далекий от жизни», «беспомощный», которые, привлекая по ассоциативной цепочке семы резко уничижительной характеристики «трусливый», «безвольный», «приниженный» и т. п., вытесняют ядерные семы «образованный», «профессионально занимающийся умственным трудом» и вместе с ними близкие к денотату потенциальные семы «альтруизм», «совестливость», «деликатность» — и занимают все денотативное пространство. Меняется семантическое наполнение ЛЗ, система коннотаций и вместе с ними аксиологический статус слова меняется на противоположный.

Более того, семантическая поломка так сокрушительна, что слово интеллигент десемантизуется, становится семантически выхолощенным и на аксиологической шкале опускается на уровень бранного: «Варвара, бормоча «взбесившийся самец, тиран, собственник», торопливо сделала бутерброд с баклажанной икрой. «Ешь, негодяй!» — в отчаянии крикнула Варвара, тыча бутербродом. — «Интеллигент!» (Ильф и Петров, Золотой теленок).

Словарные описания тоталитарного общества закрепляли за соответствующими понятиями пейоративную оценку в виде семантических комментариев, стилистических помет, а также соответствующих иллюстративных цитат. Ср. в Толковом словаре русского языка (под ред. Д. Н. Ушакова, М., 1936—1940): Интеллигент. 1. Лицо, принадлежащее к интеллигенции. 2. То же, как человек, социальное поведение которого характеризуется безволием, колебаниями, сомнениями (презрит.). Вот она, психология российского интеллигента: на словах он храбрый радикал, на деле он подленький чиновник. Ленин. Интеллигентство. (презрит.) Образ мыслей, привычки, свойственные интеллигенту (во 2 знач.). Интеллигентщина. (нов. разг. презрит.) 1. собир. Интеллигенция, интеллигентные люди. 2. То же, что интеллигентство (но с большим презрением). 

Семантическая трансформация слов интеллигенция, интеллигент сохранялась долгие десятилетия. Внедренные в семантическую структуру слова семантические компоненты удерживались в общественном языковом сознании даже тогда, когда за советской интеллигенцией было признано право существовать в виде «прослойки» между пролетариатом и крестьянством: «Шахтеры… жали руки увесисто, плотно, не тискали с повышенной торопливостью, как это делают мнящие себя сильными интеллигентики, а пожимали руки непринужденно и весомо, как люди, знающие цену труда». Известия, 9 авг. 1964. «На сцену вышел изрядно потрепанный жизнью, озлобленный, духовно опустошенный человек, в котором уживались анархист и эсер, оголтелый демагог, пошляк и позер, жалкий интеллигентишко-слизняк». Правда, 30 ноября, 1973. «Сенин чувствовал себя мальчишкой, идеалистом, гнилым интеллигентом». Вл. Попов. Обретешь в бою. 

Такому же семантическому искажению было подвергнуто множество слов.

Нейтральное в плане модальности прилагательное консервативный, которое в русском языке дореволюционной поры либо сохраняло нейтральную семантику латинского этимона conservatives — «охранительный», либо сопровождалось устойчивыми позитивными коннотациями, во всех словарях советской эпохи имело не соответствующие его семантическому наполнению дефиниции с закрепленными негативными коннотациями: «Враждебный прогрессу, приверженный ко всему устаревшему, отжившим порядкам, косный». 

Слово безбожник употреблялось в значении «активист в области атеистической пропаганды» (общество безбожников, работать безбожником при избе-читальне, журналы «Безбожник», «Юный безбожник», «Безбожник у станка»). 

Слова космополит и космополитизм входили в число самых стойких идеологем советского времени конца 1940-х — начала 1950-х годов: Космополитизм. Буржуазная реакционная идеология, отвергающая национальные традиции и национальный суверенитет, проповедующая отказ от патриотизма и национальной культуры под лживым лозунгом «человек — гражданин мира» (Словарь современного русского литературного языка в 17 т. М. — Л., 1948—1965). Ср. свободное от идеологической установки, простое и изящное толкование в словаре Толля: Космополит. Человек, который свой собственный интерес подчиняет всеобщему интересу человечества и принимает участие в радостях и горестях человечества; гражданин вселенной.

Так же были искажены на структурном уровне слова идеализм, праведник, святой и многие другие. 

Особый и наиболее значимый разряд «вернувшейся» лексики составляют термины религий, прежде всего православия: священник окормляет детскую больницу, освятили квартиру (офис, корабль, школу), паства, иерарх, псалмы, тропари, пастырь, приход, духовные чада, соборование, владыка, миряне, таинство, причащение, новомученики, рукоположение, канонизация новых русских святых — слова, ставшие привычными в современных текстах радио- и телепередач, на страницах газет. Восстанавливается их смысл и положение в лексической системе, в лингвистической науке исследуются религиозные тексты, ставится вопрос о роли и месте религиозной лексики в лексической системе современного русского языка и о существовании особого церковно-религиозного функционального стиля, издаются новые словари православной лексики. 

Как известно, борьба с религией в советском обществе происходила не только в форме разрушения храмов, надругательства над святынями и физического уничтожения священнослужителей, но и в форме насилия над языком. В словарях советского времени религиозные термины сопровождались не только пометами-указателями «религ.[иозное]» или «церк.[овное]», «В христианском культе», «По религиозным представлениям», но и вполне определенными семантическими конкретизаторами, такими как «якобы», «будто бы», «так называемый» и т. п.: Библия. Свод всех книг так называемого священного писания… (Толковый словарь русского языка. Под ред. Д. Н. Ушакова. М., 1936—1940). Содержание дефиниций и тексты комментариев также целенаправленно искажали семантику и аксиологический статус слова. Бог, господь, создатель (устар.), творец (устар). Все эти слова, представляющие собой различные обозначения бога в христианской религии, в соврем. разговорно-литературной речи утратили свое первоначальное значение и употр. в устойчивых оборотах, выражающих различные эмоции (удивление, возмущение, страх и т. д.) [Толковый словарь современного русского языка. Языковые изменения конца ХХ века. Под ред. Г. Н. Скляревской. М., 2001]. В приведенном фрагменте словарной статьи сохранена графика (написание строчной буквы) источника.

Связанный с православием массив лексики, вытесненный за годы советской власти из языкового сознания людей и отодвинутый на периферию лексической системы, сейчас возрождается и занимает свое особое место в культуре и в лексической системе. Это место своеобразно и противоречиво: «обслуживая» глобальную сферу суперкультуры, церковно-религиозная лексика на лексическом уровне остается подсистемой и представлена в лексическом составе языка как его составная часть. Этот ареал лексической системы, за короткое время оказавшийся заполненным практически без лакун, занимает сейчас чрезвычайно важное место в секулярной культуре. Состав соответствующей лексической подсистемы отражает все уровни, все связи и отношения, свойственные лексической системе: 1) формирование тематических групп: а) в сфере отвлеченной лексики: основные понятия вероисповедания (Бог, Троица, дух); лексика христианской морали (грех, милосердие, смирение); богословские понятия (таинство, догмат); названия таинств (крещение, миропомазание); наименования Небесной иерархии (ангел, архангел); элементы церковного календаря (Пасха, Великий пост); формы и элементы богослужения (литургия, проскомидия); б) в сфере конкретной лексики: храм и его части (алтарь, иконостас); предметы богослужения (дискос, потир); священнические облачения и их части (фелонь, орарь, омофор); наименования Церковной иерархии (иерей, диакон, епископ); наименования библейских персонажей и знаменательных лиц (апостол, пророк).

Возвращаются не только слова, но и отдельные значения слов, утраченные или трансформированные в советское время: Посмертный. Осуществляемый или возникший после смерти (о чем-н. относящемся к деятельности умершего). Посмертное издание сочинений. Награжден посмертно. Посмертная слава. В наши дни актуализируется старое значение: «Относящийся к проявлениям человека после его физической смерти». Посмертное состояние. Посмертное существование. Прижизненные и посмертные чудотворения (Толковый словарь русского языка конца ХХ века. Языковые изменения. Под ред. Г. Н. Скляревской. СПб, 1998). 

Подобно всем другим лексическим пластам религиозно-церковная лексика функционирует в сложном комплексе производных (Бог: боговоплощение, боговдохновенный, богооставленность, Богоприимец, богословие, богослужение, богопознание, богоподобие, боговидение, Богочеловек, Богоявление, богохульство, безбожие, безбожный, безбожник). Рассматриваемому лексическому массиву свойственны синонимические ряды (елеосвящение = соборование), антонимические пары, отражающие основные концептуальные оппозиции (добро — зло, дух — плоть, смирение — гордость); омонимия (Агнец 1. и Агнец 2.) [Примеры приводятся по: Скляревская Г. Н. Словарь православной церковной культуры. СПб, 2000].

«Новым» можно считать сам факт возвращения православной лексики в активный состав современного русского языка, что касается лингвистических свойств этой лексики, то она наиболее архаична, традиционна и не только не испытала на себе разрушительных перемен, которые коснулись других лексических слоев русского языка, но осталась «законсервированной». «Точно оно [православие — Г. С.] не заметило, что мир изменился и что нужно определить свое отношение к этому изменению» — эти слова Н. А.Бердяева, произнесенные 70 лет назад, приложимы к лексике православия и в наши дни.

Фрагментарность данной статьи обусловлена громадностью материала и неисчерпаемостью связанных с ним лингвистических проблем, что, вероятно, может создать впечатление хаотичности. Целью этой статьи было еще раз показать, что нет оснований тревожиться за судьбу русского языка или говорить о его «порче». О порче языка можно говорить тогда, когда язык утрачивает свою функциональную состоятельность — когда нарушаются его функции (коммуникативная, информационная, номинативная, когнитивная, эстетическая и другие, менее важные) или когда останавливаются или деформируются обычные языковые процессы (семантический, номинативный, словообразовательный), чего нельзя сказать о современном русском языке, который, как бы ни был «засорен», сохраняет свою функциональную активность и даже обнаруживает повышенную интенсивность всех нормальных языковых процессов. Процессы, происходящие в русском языке на рубеже веков, только на первый взгляд производят впечатление языковых катаклизмов — в действительности они реализуют гибкость и жизнеспособность современной языковой системы, в них больше закономерного, чем случайного, и больше вселяющего надежду, чем катастрофического. Со временем языковая система адаптирует чужеродные элементы (заимствования, жаргонизмы) и приспособит их для своих номинативных или стилистических потребностей или, не найдя им применения, отторгнет. Что касается «языкового кризиса» наших дней, то он проявляется не на уровне языковой системы, а в сфере культуры речи и отражает крайне низкий уровень владения языком либо массовое косноязычие, либо языковую разнузданность. «Языковой кризис» обусловлен, сформирован, поддерживается и провоцируется кризисом общества, и «спасение языка» может произойти только естественным путем, как следствие спасения общества.